Это то, что гопник-искусствовед называет советской борьбой с биографическим подходом в литературоведении. В этом смысле, объяснений о жизненном опыте и политических взглядах творцов в учебнике нет не просто так, а вполне специально.

И ментальная близость важна в интерпретации.

Убогая, трижды разведённая продавщица из универсама будет читать не про любовь продавщицы к грузчику, а про страдание графини, за сердце и постель которой борются великий князь с прекрасным корнетом. И, если читать будет про продавщицу, то уже в первой главе за ней увьётся какой-нибудь миллионер (раньше англичанин, сейчас свой, патриот) или к магазину подъедет чёрный Мерседес, охранник откроет дверцу, с заднего сиденья поднимется благообразный старик в Очень Дорогом Костюме и воскликнет: "Дочка! Наконец-то я тебя нашёл!"

Мальчики тоже читают подобное. Но вместо любви к недоступному их рвёт на невозможные подвиги.

Потому и дворянские классики. И, что важнее остального, русская как-бы интеллигенция очень любит мнить себя если не потомками, то наследниками Великих Родов или в худшем случае Российских Гениев.

А потом всё это добро попадает в школьный учебник и тупоголовые дяди и тёти, называющие себя гуманитариями, обвешивают это всё актуальной идеологией.

Благо, из Пушкина, страдающего от самодержавия, сделать Пушкина, загибающего русские скрепы, сделать не просто, а очень просто. Достаточно выкинуть реального поэта и на место него водрузить памятник.